Никто не просил Мэри влезать в это дело. Нет, ее просили лишь немного подправить отчет и перепечатать его без ошибок. Кажется, ей даже говорили, что это дело не стоит выеденного яйца, в конце концов, с чего было бы подозревать обратное?
Она вполне могла бы закрыть глаза на некоторые странности этого дела, странностей в их работе хватало, вот только что-то помешало ей это сделать. И этим что-то было огромное желание Мэри быть замеченной.
Она не для того задерживалась допоздна весь первый год работы стажером, не для того писала отчеты за половину отдела, не для того старательно конспектировала историю Министерства Магии и истории всех тех, кто когда-то смог преуспеть здесь, даже вопреки своему происхождению, - совсем не для того, чтобы так и оставаться скромной девочкой Мэри, вчерашней школьницей, очень ответственной и правильной. Слишком.
Мэри не собиралась никому доставлять неудобств. Она уверила себя, что в том, что она хочет разобраться в таинственном нераскрытом деле не было ничего плохого, всего лишь интерес к работе и немного желания выделиться, чтобы именно ее, а не других стажеров, отметило руководство. Она этого вполне заслуживала, как никак.
Поэтому когда в ее руки попало дело некоего Ньюмана, маггла, погибшего в собственном доме при загадочных обстоятельствах, а по версии ее руководителя и авроров, - не иначе как от естественных причин, Мэри уцепилась за эту возможность проявить себя и проверить свои навыки на практике. Она не тратила времени больше, чем нужно, чтобы не привлекать внимания, и занималась этим делом лишь вечерами, когда можно было посидеть в одиночестве, перебирая колдографии и вчитываясь в уже наизусть заученные строчки.
Ей давно пора было сдать отчет и забыть о нем. Но Мэри хотела вначале убедиться, что ничего не упустила.
Даже если остальным это дело казалось банальным, - небольшой всплеск магической энергии, вероятно, просто совпал по времени со вполне естественной смертью маггла, владельца огромного особняка и, похоже, весьма влиятельного в маггловском мире. Это случалось и раньше, люди умирали нередко, и не всегда в этом были виноваты Пожиратели Смерти. Авроры, прибывшие на место, также не нашли следов преступления.
Что до всплеска магической энергии, то и более опытные волшебники не всегда могли объяснить всего, что видели. Мало ли было странностей в магическом мире? Возможно, где-то рядом в это время находилось привидение или полтергейст. В старом фамильном особняке и не такое могло встретиться.
Но кое-что Мэри показалось действительно необычным, небольшая деталь, едва заметная на колдографиях с места трагической смерти. Этой деталью была картина, висевшая на стене в той же комнате, где нашли покойного. Мэри неплохо знала маггловское искусство, чтобы заметить, что пустой холст был весьма необычным украшением гостиной. Даже по мерках авангардистов начала века. И больше всего эта картина напомнила ей магические портреты, обитатели которых могли спокойно перемещаться из одной картины в другую. Вот только что бы подобная вещь могла делать у маггла?
Если бы магическая картина попала в руки маггла, это значило бы не что иное, как нарушение Статута о секретности, положения, которое устанавливало правила, обязательные для всех жителей магического мира. Тот, кто нарушил бы его, пусть и таким, не самым опасным способом, должен был бы предстать перед судом и понести заслуженное наказание. Разве не в этом заключалась их работа в Секторе по борьбе с неправомерным использованием магии?
Нет, конечно, гораздо проще было бы наказывать малолеток, решивших использовать палочку вне школы. Вот только это было той рутиной, которой Мэри не собиралась заниматься до конца своих дней. Она хотела найти что-то более важное, что-то более значимое. И если для этого  ей потребовалось бы пойти на конфликт с руководством и рискнуть своим положением, она бы это сделала. Впрочем, она вполне допускала, что если ей удастся самой найти доказательства незаконной продажи магических картин магглам, ее руководитель и сам бы оценил работу. Он же не стал бы утаивать подобное?
Оставалось совсем немного. Собрать достаточно неопровержимых доказательств, которые, возможно, смогли бы пролить свет на то, как связан этот маггл Ньюман с магическим миром. Если он незаконно приобрел картину с волшебными свойствами, как минимум, он должен был знать о существовании магии. Может, и сам пропавший обитатель картины что-то знал об убийце или даже был как-то с этим связан? И странно, что ничего подобного не заподозрили те, кто был на месте его трагической смерти.
Мэри вполне разумно рассудила, что для начала ей нужно было получить больше информации. Она никогда не интересовалась заколдованными картинами, ее познания ограничивались тем, что она видела в Хогвартсе. Поэтому бросив быстрый взгляд на перечень картинных галерей в Лондоне, она, почти не раздумывая, остановилась на галерее некоего Лестрейнджа.
Конечно, заявиться вот так, с расспросами, казалось ей весьма нелепым. Нет, она не станет выдавать себя, не станет обвинять кого-либо в нарушении Статута. Для начала ей нужно было разобраться в том, как именно был связан маггл с заколдованной картиной. И было бы по меньшей мере странно, если бы она заявилась в магазин Лестрейнджа в качестве министерского работника. Тем более, без каких-либо согласований.
Даже если он лично никак не был в этом замешан, он вполне мог знать того, кто продал магглу картину, ведь антикварный бизнес и коллекционирование были весьма узкой сферой, сферой, где все обычно знали друг друга. Это мало чем отличалось от обычного мира. Если он в чем-то заподозрит ее намерения, то вряд ли станет делиться информацией. А если нет... Мэри так и видела громкие заголовки в "Ежедневном пророке" и, конечно, свое повышение, если ей удастся добраться до истины.
Надев свой самый дорогой наряд - вечернее платье в изумрудном цвете, тонко оттенявшем ее рыжие волосы, она накинула поверх мантию, купленную в бутике неподалеку от галереи Лестрейнджа пару месяцев назад. Волосы собрала заколкой с драгоценными камнями, подаренной отцом. Все должно было подчеркнуть ее аристократизм и утонченность. Нет, она не собиралась обманывать Лестрейнджа в том, что касалось ее происхождения, это он вычислит в два счете, ведь, скорее всего, он видел больше чистокровных, чем она сама, но, по крайней мере, она будет своей в этом царстве роскоши, - богатой волшебницей, родившейся в семье магглов.
Что ж, она вполне могла сыграть в эту игру, если за победу была столь щедрая награда.
Мэри осторожно приблизилась к двери, и та услужливо распахнулась перед ней.
Игра началась.

Галерея внутри поражала своими размерами. Мэри никогда не видела ничего подобного.
Конечно, она бывала в роскошных музеях - гуляла по коридорам Версаля, рассматривала картины в Лувре и даже бывала в галерее Уффици во Флоренции. Но все это было маггловское искусство, доступное любому обывателю по вполне приемлемой цене за входной билет. Родители считали важным, чтобы она посмотрела мир и начала разбираться в искусстве, которое открывало ей дорогу в высший свет. Вероятно, они не теряли надежду на то, что по окончании школы Мэри вернется к ним и выберет в мужья какого-нибудь знакомого маггла из приличной семьи, который составит ей хорошую партию и сделает по-настоящему счастливой. Вот только сама девушка видела свое счастье совсем в другом.
Она не испытывала к родителям ничего, кроме благодарности, но их мир, само их общество понемногу начинало тяготить ее. Словно своей заботой они пытались загнать ее в рамки, обозначенные для нее, очерченные заранее и без ее согласия, в то время как она больше всего мечтала вырваться на свободу.
И как же было здесь все не похоже то, что она видела раньше. В галерее Лестрейнджа буквально каждая картина дышала магией. Магией древней, опасной, но неуловимо притягательной. Мэри не могла объяснить этого чувства, она просто радовалась, как ребенок, разглядывая одну картину за другой. Пусть они и не были зачарованными, но в них было что-то, что заставляло ее остановиться и подолгу всматриваться в них, словно за первым слоем краски был скрыт другой, невидимый.
Конечно, она помнила о цели своего визита. Но разве нельзя было позволить себе насладиться ощущением красоты и этой величественной роскоши, так тесно переплетенной с магией? Она могла бы быть идеальной дочерью своих родителей, достойной наследницей, если бы только родилась в семье волшебников, а не просто банкиров. Как гордился бы отец ее познаниями в искусстве, ее интересу к тому, чем сам был так увлечен. Мэри размышляла об этом, переходя от картины к картине.
Повесив мантию на вешалку у входа, она прогуливалась по галерее, как гуляла бы по мостовой под звездным небом или под снегом, тихо падавшим с большими пушистыми хлопьями. Она наслаждалась ощущением принадлежности этому миру, миру, который столь сильно любила. Теперь у нее было право здесь находиться. Право, которое у нее никто не отнимет. И даже если кто-то и заподозрит в ней магглорожденную, она не станет этого скрывать. Она была сотрудницей Министерства Магии, а платье на ней было сшито по самой последней моде. Никто не упрекнет ее в отсутствии вкуса.
Первым к ней подошел ассистент, решивший, вероятно, что она была весьма состоятельной особой. Она слушала его и кивала, не вставляя ни слова. Что ж, она и в самом деле могла себе позволить купить одну из картин. Средств ее родителей вполне хватило бы на это и еще на бокал весьма дорогого вина, которым она отметила бы свою покупку. Вот только, как бы ей ни хотелось, забывать о том, что привело ее сюда, было никак нельзя. Даже если ей очень этого хотелось.
- Благодарю вас, я обязательно подумаю над этим... - улыбнулась Мэри, как делал ее отец, когда ему нужно было избавиться от докучливых продавцов. Нет, ей были интересны вовсе не простые картины, ей хотелось найти в этой галерее нечто иное - зачарованные холсты с их обитателями, подобные той, что она заметила в деле Ньюмана. И как бы ей не приглянулось полотно кисти некой Линдгрен, она хотела увидеть совсем другое.
Мэри уже собиралась вежливо отвернуться от картины и этого Билли, следующего за ней по пятам, как вдруг перед ней возник мужчина, явно более высокого положения. Это Мэри могла оценить с первого взгляда. Осанка, аристократический профиль... Неужели он сам вышел к ней, чтобы поприветствовать? Вероятно, она и правда неплохо выглядела в этом наряде. Даже если он и сжимал ее ребра так, что невозможно было вздохнуть.
- Мистер Лестрейндж... - повторила она, словно пробуя его имя на вкус. - Меня зовут Мэри, Мэри МакДональд.
Щеки предательски запылали, когда он коснулся ее руки губами, просто жест, не более, но в ее мире было не принято целовать руки девушкам. Так делали чистокровные, но не магглы, не ее друзья в школе и точно не коллеги в Министерстве. Мэри торопливо облизнула губы и отвернулась, чтобы скрыть волнение, и только кивала, слушая историю о художнице. Казалось, Лестрейнджу доставляло удовольствие рассказывать таинственные и мрачные истории, запугивая посетителей. Только вот ей страшно не было.
Это была всего лишь еще одна история об убийстве. Загадочном убийстве. Как символично. Неужели искусство и смерть всегда столь тесно связаны?
Она осторожно бросила взгляд на Лестрейнджа. Делать выводы не хотелось. По крайней мере, не сейчас. Искусство всегда выражало сильные чувства, она это отлично знала. Являясь знатоком, коллекционером, он просто не мог не разделять этого взгляда на творчество. В высоком искусстве смерть всегда шла рядом с любовью. Отделить одно от другого было невозможно.
- Почему же он отравил ее, мистер Лестрейндж? - попыталась улыбнуться она, осмелившись взглянуть прямо ему в глаза. - Он не желал ее освобождения? Я бы скорее поверила, что это она отравила саму себя, лишь бы вырваться из этого круга... Ведь свобода и творчество неразделимы. Разве смогла бы она творить, будучи замужем за таким человеком?
Мэри сдержанно улыбнулась, ее пальцы неловко поправили складку на платье, расшитую вручную золотыми нитками.
Кем бы он ни был, она не могла отрицать, что ей льстило его внимание, даже если его целью было продать ей картину. Впрочем, она очень надеялась, что было что-то еще, что заставило владельца галереи подойти к ней лично. А значит заводить разговор о зачарованных картинах было как минимум преждевременно. Для начала нужно было убедиться, что он ей достаточно доверяет.

Если что-то и смущало Мэри, то только степень откровенности Лестрейнджа, смотревшего на нее столь вызывающе и снисходительно одновременно, что на секунду у нее перехватило дыхание. В свои девятнадцать Мэри отлично знала, что многие, если не все, мужчины были по своей природе хищниками, завоевателями. По крайней мере, она всегда привлекала таких. Наглых, беспринципных, даже порой грубых. О, она почти не сомневалась, что все, что говорил Рудольфус об этой паре, в большей степени говорило о нем самом. Мы всегда видим в других лишь то, что есть в нас самих. И никак иначе.
От нее не укрылось то, как легко и точно он подбирал слова. Всего одно слово среди прочих, столь резанувшее ее слух. Будто специально с тем, чтобы привлечь ее, обратить внимание, подчинить своей воли. Похоть - всего одно слово, и вот она уже отворачивается, словно на секунду ему удалось заглянуть внутрь нее. Но разве желать другого - преступление?
И все же его откровенность, столь дерзкая в окружении всех этих картин, этой роскоши, этой иллюзии, заставили ее глаза заблестеть, а щеки залиться румянцем. Он словно предлагал ей вступить в его мир, в мир, где не было запретов и правил. В мир роскоши, алчности и разврата. Разве не этого она на самом деле всегда хотела? Мира, где ей никто бы не указывал ее место. Разве не было это достаточной ценой?
Усилием воли Мэри отвела взгляд. Нет, если она и хочет добиться успеха, то сделает это сама, без чужой помощи. Тем более, она не раз ошибалась в мужчинах. Мужчинах, которые стремились присвоить ее себе, как драгоценный приз, а после - выбросить, как ненужную игрушку. Она не станет еще одной картиной в его коллекции.
От нее не укрылся его хищный взгляд, скользнувший по ее фигуре. И хотя первым желанием было отпрянуть, сделать шаг назад, она выдержала его, встретив с едва скрываемым нетерпением. Видели бы ее сейчас Лили с Марлин. Она была само совершенство, если даже столь искушенный ценитель прекрасного не устоял перед ней.
Он предлагал ей пройти с ним, он был уверен в себе, он знал, что она не откажет. Что ж, и она знала, зачем выбирала это платье, столь чувственно подчеркивавшее ее худые ключицы и бледность кожи. Если бы не рыжие волосы и веснушки, она вполне могла бы сойти за аристократку. Даже если он и понял, что она не из его круга, то повел себя крайне учтиво, не сказав об этом вслух. Один этот факт возвышал его над всеми ее бывшими знакомыми чистокровными, этими лицемерными ханжами, с некоторыми из которых она успела повстречаться. Нет, он отличался от них. Он был умнее.
- Мистер Лестрейндж, - мягко сказала она, отдалившись ровно настолько, чтобы подать ему руку. - Я совсем не против посмотреть вашу... личную коллекцию. Уверена, у вас безупречный вкус.
Глаза Мэри смотрели серьезно, но сама она улыбалась. Румянец почти спал с лица. Если она собиралась поиграть в шпионку, лишняя скромность ни к чему, ведь так? О, она точно не невинная жертва, даже если такой ее видели со стороны. Она перестала себя ощущать так еще в школе, осознав свою власть над противоположным полом. Ей не нужно было быть грубой или жестокой, чтобы получить то, что она хотела, достаточно было только улыбнуться.
Возможно, он и правда, знает больше, чем скрывает, - размышляла она, поднимаясь за ним по лестнице. И если так, не стоило обсуждать это там, где их могли слышать.
Нет, Рудольфус не казался ей опасным. Не более, чем другие мужчины. В сущности, они мало чем отличались. Игры подростков иногда бывали даже более жестоки. Их ревность и бессмысленное насилие пугали Мэри куда больше, чем взвешенная рассудительность Лестрейнджа, который, казалось, всего лишь на мгновение поддался эмоциям.
- Зачем же вы так, мистер Лестрейндж. Не стоит, - негромко попросила она, снова покраснев, на этот раз под взглядом секретарши. Осуждающим взглядом, как успела она заметить. Сколько девушек довелось ей видеть? Были ли они все покупательницами или...
В ее голове появилась странная догадка. Если он где-то и заключал крупные сделки, то только там, в своем личном кабинете, в который не допускались даже его служащие. А значит, и делами он занимался сам. Если она только наберется смелости, она сможет найти что-то в его кабинете. Непременно найдет. Это было куда как надежнее, чем спрашивать. Тем более, что вряд ли в его планы входило с ней разговаривать.
И все же, когда дверь за ними со щелчком закрылась, Мэри едва заметно вздрогнула. Была ли ей по силам игра, которую она затеяла? На секунду она почувствовала себя мухой, запутавшейся в паутине, липкой и скользкой паутине. Если она и воображала себя шпионкой, то в этой игре ей явно не хватало практики. Но отступать было уже поздно.
Мэри хотела что-то сказать, но Рудольфус указал ей на кресло возле письменного стола, совершенно пустого стола, и она послушно подошла к нему. Возражать было не в ее правилах. Оглянулась назад, потом на него. Нужно было занять его разговором, отвлечь. Если бы она только знала, как завести беседу. Да, она видела, как легко это делает отец с гостями, но он никогда не предоставлял эту честь ей. Мэри казалась себе страшно неуклюжей. Молчать было проще.
- Меня впечатлила та картина внизу, - сказала она в спину Лестрейнджу, чуть медленнее, чем обычно. Вот так, и никакого волнения. Незаметно провела рукой по кромке стола, спускаясь ниже. Где-то там должен был быть ящик, в который обычно убирают документы. Это мог быть только верхний. Вот он. - В ней столько страсти, искренности... Я отдала бы все за то, чтобы уметь так выражать свои чувства.
Сердце бешено колотилось, когда ей удалось наощупь открыть ящик стола. В этот момент Лестрейндж увлекся поисками вина и, казалось, проглотил наживку.
Мэри бросила быстрый взгляд на содержимое. Пальцами перемешала бумаги, выискивая что-то знакомое. Отчеты, договоры, какие-то сделки. Он все хранил здесь, безусловно. И кто, если не она, смог бы во всем этом разобраться.
Прихватив кончиками ногтей один из листков, она закрыла ящик и, убрав обе руки за спину, сложила листок быстрыми и точными движениями. Легкий шелест платья, не более. Он не должен ничего заподозрить. По крайней мере, не тогда, когда увлечен вином и разговорами про свои картины.
Она посмотрит после. Если Лестрейндж что-то знает, она сможет рассказать своим. Если же нет, вряд ли он обеднеет от одного незначительного листка бумаги.
Спрятать листок оказалось гораздо сложнее. Сумочку открывать было нельзя, он сразу догадается, а значит ничего не оставалось, как...
- Ай! Мерлин, я такая неловкая... - Мэри морщится, поправляя каблук на ноге и потирая щиколотку, а заодно и убирая сложенный листок туда, где его вряд ли кто-то соберется искать. Она и правда не умела носить каблуки. Зато отлично знала, что стоит ей сделать вид, что она подвернула ногу, так всякий уважающий себя мужчина решит ее пожалеть. Ведь именно ради них, как они считали, женщины шли на такие жертвы.
Она виновато улыбается, точно своей неуклюжестью испортила этот вечер, и принимает бокал из рук Рудольфуса.
- За знакомство, - отвечает она. Губы едва-едва прикасаются к бокалу, в то время как глаза смотрят прямо на него. - Мистер Лестрейндж... Рудольфус. Я же могу называть вас так? Мне хочется быть с вами откровенной. Я совсем не из вашего общества, я хочу сказать, не из чистокровных... Но мне вполне по карману купить одну из ваших картин. Если, конечно, вы покажете мне что-то, действительно, необычное...
Что-то, что вы скрываете ото всех, - хочет добавить она, но дыхание предательски перехватывает, и Мэри отворачивается. Делает большой глоток вина, чтобы успокоиться, и оглядывается снова, с легкой смущенной улыбкой. Ей и в самом деле не по себе, а эта духота закрытого кабинета сводит с ума. Духота или его близость.
- Вы же меня не осуждаете?

Хотя Мэри не ожидала искреннего сочувствия от случайного знакомого - мужчины вообще далеко не всегда были на него способны, - реакция Лестрейнджа неприятно поразила ее. Он даже не взглянул в ее сторону, пока она поправляла каблук, не спросил, все ли в порядке. Разве светский этикет не предполагал этого? Неужели, случись подобное с его дамой на одном из их роскошных приемов, он просто усмехнулся бы и бросил ей столь едкое замечание? Нет, этого она не могла представить.
Конечно, повернись он секундой раньше, то заметил бы, как мелькнул сложенный листок в руках. Заметил бы лихорадочное возбуждение, мелькнувшее в глазах, и залитые краской щеки. Она ведь не каждый день воровала документы. На самом деле, она понятия не имела, как это делается. Нужно ли заранее готовиться или стоит положиться на интуицию? У нее не было никакого плана, но она убедила себя, что только так сможет выведать максимум информации. Разве документы не были более весомым доказательством, чем просто слова волшебника? Даже под пыткой люди признавались порой в том, чего на самом деле не совершали. И Мэри могла их понять.
И все же в его смехе было что-то пугающее. Будто на секунду ей удалось взглянуть в лицо самой бездне. Зияющей черной бездне. Будто она провалилась в один из своих самых страшных детских кошмаров.
Нет, показалось. Этот изящный мужчина не станет столь явно показывать своего равнодушия. Тем более, что еще секунду назад он смотрел на нее с таким подлинным интересом, будто она могла бы стать самым желанным призом в его коллекции.
Но все же легкость, с которой он произнес последующие слова, заставила ее нахмуриться. Ей вспомнился Барти, который говорил что-то подобное в начале их знакомства, и вспомнилось, чем это закончилось. Грязнокровка - вот кем она стала для него. Тем, кем сама себя втайне считала.
- Я вовсе не собираюсь бороться, мистер Лестрейндж, - негромко сказала Мэри, постаравшись сделать так, чтобы ее голос прозвучал легко и беззаботно, будто она рассуждала о погоде. - Я считаю, что имею право быть здесь. Если бы я стыдилась этого, я бы никогда не сказала Вам. Я лишь хотела, чтобы вы знали...
Мэри уже пожалела, что затронула столь скользкую тему. Глупо было рассчитывать на понимание. Да и понимала ли она его? Чем были для него все эти картины? Приятным хобби, способом отвлечься от скуки или желание окружить себя чем-то прекрасным? Чем-то вроде красивых девушек и изысканного вина в дорогих бокалах. Мэри сделала глоток, пробуя вино на вкус, словно через него она могла бы лучше понять Лестрейнджа.
Происхождение. Отчего-то ей вдруг показалось, что Рудольфус поймет ее, поймет то ноющее чувство одиночества, которое она испытывала в этом мире, в мире волшебников. Разве не так он должен был бы себя чувствовать среди всех этих картин? Разве он не был здесь чужим? Мэри отчаянно хотелось увидеть понимание, но вместо этого она лишь различила нотки услужливой вежливости. Что ж, это было, пожалуй, лучше, чем открытые оскорбления. Уж этого она больше не потерпит. Никогда.
Но какая связь была между ним и погибшим магглом? И была вообще? Она так и не приблизилась к разгадке. Мэри показалось, что упоминание ее происхождения неприятно поразило Рудольфуса. Так может быть, он и не стал бы связываться с теми, кого считал ниже себя по статусу? Если даже магглорожденная волшебница вызывала у него подобные чувства, что же было говорить про самих магглов?
Впрочем, Мэри надеялась, что своим неуместным признанием она не оттолкнула мужчину, и после пары бокалов вина она все же сможет задать несколько вопросов. Но для начала ей нужно было убедиться, что у него действительно есть зачарованные полотна в коллекции.
Когда он отошел в сторону, Мэри невольно испытала разочарование. Словно он отнял у нее что-то, что она уже начинала считать своим.
Нет, он не собирался ее выгонять. Лишь показывал картину, одну из многих, ту, которую определил специально для нее. Мэри всматривалась в мрачные контуры леса, таинственного, загадочного. Она не могла себе представить подобной картины у себя дома. На темном мрачном холсте выделялась лишь одна деталь - яркий алый феникс, который, казалось, освещал собой все внутреннее пространство картины, как огонь, горящий среди сухих и мертвых деревьев, сжигающий их.
От слов про спальню Мэри неловко дернулась, собираясь возразить, что подобное она повесила бы в гостиную, а вовсе не над своей уютной кроватью в сливочно-кремовом цвете с атласными простынями в тон, но что-то подсказало ей, что в словах Лестрейнджа было скрыто еще что-то. Какой-то двойной смысл. Как и во всем, что он говорил ей. Разве в приличном обществе произносят подобные слова?
Мэри чувствовала, что балансирует на тонкой грани. Ей давно пора было бы уйти, взять картину и уйти, чтобы никогда больше не возвращаться. Разве не за этим она пришла? Так почему же она стоит, стиснув пальцами сумочку, наслаждаясь звуком его голоса и с едва заметным нетерпением ожидая, когда он развернет ее к себе лицом, запрокидывая назад голову, собственническим и хищным жестом? Почему в его присутствии ей так сложно давались столь простые слова, которые могли бы хоть немного защитить ее?
- Мистер Лестрейндж, - не решилась назвать его по имени, не решилась обернуться, слишком близко был этот предательский шепот. Только повернула голову в его сторону. Кто она, жертва или охотник? И почему ей так сложно было взглянуть ему в глаза? Разве она не обещала себе быть смелее?
- Вы заставляете меня бояться вас, мистер Лестрейндж, - легкая улыбка появилась на ее губах - как способ защитить себя, не более. В какой-то момент ей стало действительно страшно: она знала, что, если он коснется ее сейчас, остановиться она уже не сможет. Его шепот опьянял сильнее вина.
Она совсем не была столь неопытной, сколь выглядела в глазах мужчин, она умела подчинять их себе, заставлять делать то, что хотела. Но с Рудольфусом она просто не могла играть в ту же игру, что с парнями помладше. В ней не было никакого кокетства, лишь дикое, сумасшедшее желание нравиться. Нравиться ему.
Набравшись смелости, она поворачивается и смотрит глаза в глаза. Слишком близко. Никаких правил, только он и она. И сердце, которое стучало так громко, что его, наверно, можно было услышать.
- Еще немного и я решу, что вас интересую я, а не содержимое моего кошелька, - пытается отшутиться она, но выходит все так же неловко. Как пойманная птица, которой слегка укоротили крылья. Знает ли она, что больше не сможет взлететь? Что больше никогда не сможет выбраться из своей золотой клетки.
Чуть приоткрыв губы, она смотрит на него в ожидании. Станет ли он и дальше мучить ее или сделает первый шаг? Она ведь отлично знает, что думает он совсем не о картинах. Фальшь была частью этой роскошной жизни, жизни, к которой она так стремилась. Что ж, ей тоже совсем не хотелось вспоминать покойного маггла и то, с чем она пришла сюда. В конце концов, у нее нет никаких доказательств его причастности. Она обязательно спросит у него, никакая привязанность не заставит ее забыть. Вот только сейчас ее взгляд замер где-то на уровне воротника его рубашки, а пальцы легко коснулись груди в районе ключицы, выдавая ее с головой.

Отредактировано Mary Macdonald (01-09-2023 08:49:07)

Такую красоту... Эти слова, такие простые, банальные, заставили глаза Мэри заблестеть лихорадочным болезненным блеском. Она хотела его, а он хотел ее. Что может быть проще? Вот только из них двоих охотником была именно она, это она похитила листок из его стола, это она пришла с тем, чтобы задать вопросы. И это она хотела, чтобы этот рассудительный и такой отстраненный волшебник забыл самого себя в ее объятиях.
Разве она не заслуживает немного любви? Разве она чем-то отличается от других, кого он, без сомнения, также без зазрения совести соблазнял в этом кабинете, за плотно закрытыми дверями. О, Мэри ни секунды не сомневалась в том, каким был Лестрейндж. Он тоже хотел чувствовать себя охотником. И кто бы подошел лучше на роль жертвы, чем она, такая неопытная, такая легкомысленная...
Мэри с наслаждением следила за тем, как меняются на лице Рудольфуса эмоции, как захлестывают они его, словно волны, накатывающие на пустынный берег. Она видела борьбу, которая происходила в нем, и даже догадывалась, с чем она могла быть связана. Вероятно, он был женат, как и большинство успешных мужчин, - но спрашивать об этом, конечно, не стоило. Не сейчас. Мэри не осуждала его, она вообще не осуждала никого, кроме тех, кто готов был преступить законы магического мира. Всему остальному она смогла бы найти оправдание. Разве страсть - недостаточное оправдание для адюльтера?
Порыв, с которым Рудольфус подхватил ее, был столь стремителен, что девушка инстинктивно прижалась к нему, чтобы удержаться. Она была поклясться, что слышала треск платья, - плевать, все это было неважно. Взгляд, полный удивления, азарта и страха - все смешалось в одном мгновении. Вдох, будто у нее выбили почву из-под ног, и она летит стремительно в пропасть. Туда, где нет ни чувств, ни эмоций. В его темных глазах не было ничего, кроме сумасшедшего желания обладания ей. Мэри хотела ответить на поцелуй, как делала это всегда с другими, с теми, кто обнимал ее. Но она поняла, что Лестрейнджу этого не было нужно, ему было плевать на то, что она сделает, как отреагирует, ведь она ему давно уже все разрешила, он должен был это понять. Мэри чувствовала, как растворяется в его объятиях, тает без остатка. Все остальное не имело никакого смысла. Только он, его губы и эти властные жестокие руки, которые прекрасно знали, что нужно делать.
- Рудольфус... - покорно прошептала она, глядя на него замутненным взглядом. Иррациональное желание принадлежать ему было чем-то сродни воздействию гипноза. Она знала, что пришла не за этим. Знала, что, если каблук с ее ноги упадет вниз, ее раскроют. Что если он вдруг поймет, что она сделала, он отведет ее в Аврорат, не меньше. Она же воровка, а никакая не шпионка. Воровка - вот кем она была. Но сейчас ей хотелось отдаться ему. На этом чертовом столе, заваленным всяким хламом. В его кабинете, где, наверняка, бывали и другие. Делал ли он это с ними?
Всего мгновение. Одно мгновение, растянувшееся в вечность. Лампа упала вниз с громким треском, заставив Мэри вздрогнуть. Секунда - в дверь постучали. Мысли Мэри окончательно смешались. Это пришли за ней или...?
Ярость Рудольфуса, ударившего по столу, испугала ее. Часто дыша, она наблюдала за ним со смесью страха и вожделения. Буквально кожей она ощущала его эмоции. Его ненависть ко всему, что происходило. Была ли она причиной или дело было совсем в другом? Не ее ли появление вызвало это?
Мэри сжалась в один комок, стараясь не двигаться, чтобы не навлечь на себя его гнев. Удар Рудольфуса ненадолго отрезвил ее. Она остро ощутила опасность, исходившую от него. Опасность, которую никогда не встречала так близко, лицом к лицу. Столь притягательную и столь пугающую одновременно. Кем он был, этот Лестрейндж?
Аддерли... Странная фамилия. Стоило запомнить ее на случай, если таинственный коллекционер окажется замешан в истории с покойным магглом. Мэри всегда запоминала подобные вещи, ее память совсем не была избирательной. Ненужные сведения, почерпнутые из отчетов министерских работников, буквально переполняли ее, порой лишая смысла то, что она видела. Слишком много информации, за которой было так сложно увидеть общую картину, найти связи, взаимодействия. Часами она сидела над отчетами, сводя все воедино, чтобы потом на утро услышать от начальницы, что она неплохо справляется. Да, вполне неплохо для стажерки.
Когда Лестрейндж отошел от нее, сердце Мэри болезненно сжалось. Он был для нее не просто работой, теперь она знала это точно. Он был чем-то большим. И это она была причиной его расстройства.
Мэри спустилась со стола, осторожно, едва слышно, носочком ноги поправив бумажку в правой туфле. Сердце вырывалось из груди от страха и жалости к нему, от ненависти к себе, что нарушила столь идиллическую картину его существования. Зачем она вообще пришла сюда? Разве может он быть связан с тем магглом? Может быть, это все ей показалось? Может, ей хотелось, чтобы он был в этом замешан?
Пальцы Мэри коснулись плеча Лестрейнджа. Она знала, что рискует, но ей было бы легче, если бы он злился на нее, а не на себя. Было бы легче, если бы он ударил ее, отбросил от себя, она бы его поняла. Это она, Мэри, преступница. И у нее нет никаких оправданий, кроме огромного желания получить повышение по службе.
- Рудольфус...
Оглянувшись в сторону двери, она нерешительно замерла, не зная, что делать дальше. От боли за то, что ее фантазии, в сущности, такие глупые и неуместные, закончились ничем, ей вдруг захотелось плакать. Он сердился на нее, она это знала, чувствовала. Но что она могла сделать, чтобы он простил ее?
Кошелек, расшитый разноцветным бисером и украшенный парой полудрагоценных камней, блеснул в ее руках, когда она извлекла из него несколько монет. Это было отвратительно, будто она хотела заплатить ему за то, что он был добр с ней, за то, что обнимал ее и прижимал так порывисто, но она не могла позволить себе уйти без картины. Если бы только он удержал ее, накричал, оскорбил, сделал что угодно, что могло бы дать ей повод остаться.
- Продайте мне ту картину, пожалуйста. И... я не хотела этого. Не хотела доставить проблем. Мне очень жаль. Вы... имеете право злиться.
Она говорила правду. Впервые за сегодня она говорила правду.

Отредактировано Mary Macdonald (03-09-2023 21:26:10)

Глупо было предлагать деньги вот так. Будто они для него что-то значили. Мэри поняла это сразу, как только увидела его взгляд, полный ненависти и боли. И чего-то еще, чему она пока не могла найти подходящего определения.
Он больше не играл с ней, не заманивал ее, ловко и умело расставляя сети. Что же поменялось? Было ли дело в случайно подслушанном разговоре, в этих монетах, которые выпали на пол со звоном бьющегося стекла, или в нем самом? В том, что невольно она задела его, оскорбила? Неужели он не понял, что нравился ей?
Если бы Мэри могла вернуться назад, всего на несколько минут назад, она бы не стала воровать бумаги, о, она бы поблагодарила его за чудесное вино, столь изысканное и изящное, и попросила бы рассказать ей историю одной из этих прекрасных картин. Его пальцы пробежали бы по краю холста, когда он представлял бы ей очередную картину, так, будто она была написана не рукой неведомого художника, а его собственной.
Как хотелось бы ей не совершить ошибки. Но что сделано, то сделано. И она смотрит, ожидая своего приговора. Выгонит ли? Простит?
Тень сомнения пробегает по лицу Лестрейнджа. Монеты падают вниз, как в замедленной съемке, и она делает шаг назад, увеличивая расстояние между ними. Он подозревает ее, он понял, что она пришла не за картиной, она видит это по его взгляду, замутненного поволокой, и от этой случайной догадки, от холода, который она ощущает, ей становится до безумия страшно. Бежать, бежать не оглядываясь. Не сердце, лишь мысль колотится в замкнутом сознании, как мотылек, застрявший в горящей лампе. Сердце замирает, падая вниз, разбиваясь на сотни осколков. Бежать, пока не поздно. В мир, где все просто и понятно. Что она здесь забыла? Вот правильный вопрос.
Шепот у самого уха. Так провокационно, так дерзко. Совсем не по правилам.
Да, она боится. Но если ему нужны подтверждения, он их не получит. Не так, не силой. Вместо этого она смотрит на него, глаза в глаза, отвечая на его взгляд. Она не станет защищаться, и пусть это будет ее защитой.
Вы тоже боитесь меня, мистер Лестрейндж, - отвечает она одним взглядом, не решаясь вымолвить ни слова.
От его прикосновений тело предательски бросает в дрожь. Ей нужно остановить его, но она наслаждается этим мгновением, совершенно бесстыдно, как еще недавно наслаждалась его поцелуями. На что он готов пойти, чтобы обладать ею? На что она сама готова? Сердце Мэри почти перестает биться, когда она ощущает тяжесть руки на талии.
Будь она на его месте, она не стала бы себя подозревать. Шпионка из нее вышла не очень. Шпионы ведь не должны забывать о своей цели, не поддаваться соблазну? Но как устоять, если одним движением он будто открывал перед ней мир, о котором она мечтала? Мир, в котором могла бы быть своей.
Его рука скользнула по ключице, и она округляет глаза от страха и внезапного восторга. Всегда ли должно быть так страшно? Всегда ли любовь - это боль?
- Я... - слова не складываются в предложения. Он не хочет ее извинений, он хочет ответов. Но правда слишком сложная, чтобы ее выразить словами. Правда пугает ее больше того, что делает Лестрейндж. Взгляд темных глаз будто видит ее насквозь. К чему слова, если он итак все знает? Или ему нравится пытать ее?
Нет, она сама виновата в том, что перешла границы. Его границы. Границы светской беседы. Учат ли шпионов тому, как нужно себя вести? Учат ли их никогда не забываться? Не испытывать ничего запретного, что могло бы помешать, испортить все? Нет, она совсем не шпионка. Всего лишь глупая девчонка, мечтавшая о ком-то, столь сильно напоминавшем ей его. Идиотка.
Звук разрезаемого платья, как хруст ломаемой ветки, как треск поленьев в камине. Как хруст кости, переломленной бладжером. Ей уже почти не страшно, страх - слишком слабое чувство. Ее сердце готово выпрыгнуть из груди, когда она чувствует прикосновение к оголенной коже. Как электрический ток пронзает ее, лишая способности думать. Слишком близко. Он ведет руку вниз, заставляя ее дернуться, как от острия ножа. Бежать, бежать, пока не поздно. Вот только как сбежать от своих желаний?
- Только лишь за картиной?
Плевать на картину. Мэри отдала бы сейчас что угодно за то, чтобы вынуть злосчастный комок бумаги из правой туфли, спрятать его куда подальше и забыть, как страшный сон. Если она оступится, если случайно поскользнется, он все поймет. Он не простит ее, и скорее всего, поступит с ней так же, как она с этим листком бумаги, как он с ее проклятым платьем. Но разве она не заслужила? Разве не пришла к нему, чтобы добыть столь нужные ей сведения?
Страх придает решимости, и Мэри смотрит ему в глаза, с отчаянием утопающего. Пальцы неловко обвивают его шею. Он не давал ей такого права, но она не станет спрашивать разрешения.
- Я хотела, чтобы хоть что-то напоминало мне о вас... Рудольфус.
Если бы она соврала ему сейчас, словом или взглядом, он бы несомненно понял, прочитал бы ее, как открытую книгу. Он ведь видел ее насквозь, и сейчас она точно знала, кто именно из них двоих охотник.
Нервно сглотнув, посмотрела в глаза. Она была мотыльком, который уже опалил себе крылья. Бежать было поздно.
- Поцелуйте меня, мистер Лестрейндж. Я же знаю, что нравлюсь вам.