Дождь по-прежнему вырисовывал на окне причудливые узоры, уводя мысли Кирана всё дальше от этой комнаты. Туда, где за дубовыми дверьми происходило то, что обычно наводило немало шороху, если попадало в газеты.
Хьюз был ублюдком, но не только по отношению к нему. Многие знали о странных вкусах святого отца, однако, как бы сильно ни плодились слухи, по его душу никогда и никто не приходил. Сколько было таких, как Майк и Киран в его жизни, до того, как нелёгкая свела их под одной крышей? А сколько бы могло быть после? Пять? Десять? Больше? Сколько судеб он погубил прежде, чем прикоснулся к последней, ставшей для него роковой? Скольких поставил на путь, с которого не найдется обратной дороги?
Раздумывая над этим, Киран до боли заламывал пальцы и что-то неслышно бормотал себе под нос, на мгновения словно отключившись от реальности.
О том, что он сделал, знали только Уильям и Айлин. О том, почему – наверняка не знал никто. Догадывались, но вряд ли смогли бы подтвердить фактами. И Кирана такой расклад утраивал более чем. В конце концов, мальчишка не искал для себя оправданий и, положа руку на сердце, без колебаний повторил бы содеянное снова, поставь судьба его перед тем же выбором опять.
К тому же, убивать оказалось намного легче, чем жить в постоянном страхе перед новым днём. И пускай отныне его терзали иные беспокойства, о своём поступке он не жалел. И навряд ли когда-нибудь станет.
Реакция Томаса, долетевшая словно из другого мира, вызвала у мальчишки непроизвольный, но полный раздражения смешок и, неожиданно, вернула в реальность. Вот уж действительно. Что сделано, то сделано. Сморгнув, Киран склонил голову набок и тяжело нахмурился. Только с каких таких пор это имеет какое-то значение… Для него?
Ночь, дождь и комната словно отошли на второй план, уступая место злости, прежде дремавшей внутри. Подумать только, сколько снисхождения от человека, который виноват в произошедшем ничуть не меньше, чем он сам.
— А почему ты считаешь, что это тебя касается? — слова пришли раньше, чем мальчишка успел тщательно их обдумать.
Он вернул мужчине взгляд, ожидаемо находя выражение его лица не таким сдержанным, как минутами прежде.
— Потому что она попросила? Или потому что копы не вовремя взялись за твою задницу? М? — Киран подался вперёд, наклоняясь и, намного увереннее, чем прежде, заглядывая Томасу в глаза. — А может потому, что ты решил, что раз ты её трахал, то имеешь право лезть в наши жизни? Как бы не так.
Безусловно, пройдёт совсем немного времени, прежде чем легавые подкрепят свои догадки фактами, что для Кирана, разумеется, означает лишь одно — взрослый суд и прямая дорога в малолетку, с дальнейшим переходом в особо охраняемую, но и что с того?
Какая разница? Чем жизнь за решёткой хуже всего того, что он видел за последние годы? Что такого ужасного есть там, чего здесь нет? Что может быть отвратительнее Хьюза? И что может быть разрушительнее собственного изувеченного морально и доведённого до смерти брата? Всё самое ужасное, что могло с ним произойти – уже давным-давно случилось. Так чего бояться?
Шелби покачал головой и поднялся со стула. Его спина напряжённо вытянулась, а взгляд, вероятно, впервые с момента их знакомства, насколько преисполнился холодом.
К чёрту всё это.
— Если ты решил, что можешь заявляться вот так, непрошено, и изображать роль моего отца, то я тебя разочарую – поезд ушёл. Нам не нужна твоя помощь, ясно? Нам не нужна твоя притворная забота. Твоё снисхождение. Ты был нужен Майклу, – он ткнул пальцем в стол, как если бы старинный предмет мебели был его братом. – Но ты предпочёл сделать вид, что мы для тебя никто. Ты приходил в наш дом, ты видел нас, ты видел его, – палец мальчишки, на сей раз, ткнул куда-то в сторону двери, – но тебе было плевать. Ты выбрал свою потаскуху на своём пижонском острове, – Кир приблизился на шаг. – Ты бросил нас, ясно? И если ты ждёшь, что я стану объясняться перед таким, как ты, если ты ждёшь, что я скажу, что сожалею – ты зря тратишь своё блядское время. Усёк?
Киран до стиснул челюсти так, что заскрежетали зубы. Одному Богу было известно, каких моральных сил ему стоило не плюнуть в эту помятую жизнью копию его собственного лица.
– А теперь – убирайся. Иди, и расскажи обо всём полиции. И скажи им, что я бы с удовольствием прирезал эту мразь снова, – процедил он сквозь зубы.