Насколько хватает глаз, с пика Бейн-Дув открываются заснеженные просторы трогов и плоскогорий Барра, обрамлённого по западном краю небольшим, но крутым и зубастым хребтом. Чёрные лавовые скалы, пожухлые склоны, седые долины — январь в этом году выдался холодным, снежным, а дальше, к горизонту на севере и востоке ртутная полоса океана пенистым гребнем соединяет остров и тусклое, туманное небо — восходящее солнце скрыто облачной пеленой. Ветер колет щёку редкими ледяными кристалликами, Дугал хмуро разворачивает коня.

— Дождя не будет, — констатирует Калум, смотритель Заповедника, его гнедая лошадь, похрапывая, перебирает копытами. Дугал согласно кивает. Дёргает поводья, и мужчины в молчании возвращают обратно, минуют цитадель и спускаются к гавани.

После учинённого Тадеусом в ноябре пожара МакФасти пришлось вновь отстраивать большую часть построек в самом драконарии и восстанавливать многие дома в поселении под стенами Драгонхолла. На дерево ушло больше золота, чем на всё хозяйство за весь год. Тибериус, обычно держащийся от строк в бухгалтерских книгах на почтительном расстоянии, не мог не быть в курсе. Раз уж он не возлагал на свои плечи политику и юридическую подготовку клана к новым столкновениям с Министерством, которые неизбежно покатятся один за одним, как только станет известна ситуация с драконами, то пришлось взять на себя обязанность по работам в Заповеднике, и это то, что Дугала полностью устраивало. Он принимал активное участие в реконструкции конюшен, псарни, овчарни, амбаров и сеновалов, строил драконьи ясли и обновлял загоны для вермлингов. Часть судов — парусных ладей для перевозки грузов — тоже требовали починки, но ими занимались уже лодочных дел мастера.

Сейчас в магической гавани стоят восемь из двадцати, остальные в море. Шесть лодок сверкают светлыми свежепросмоленными боками, гордо вскинув лебединые головы в сторону цитадели. Четверо из них разгружаются — рабочие перемещают ящики с грузом заклинанием с борта на берег. Оранжево-коричневые квадратные паруса спущены, зачарованные вёсла сохнут на дне. На столбах горят магические огни — работа здесь была начата ещё до рассвета.

Дугал спешился и задал несколько вопросов по ходу дел капитану порта. Тот отвечал, и в глазах его читался вопрос, почему Тибериус занимается такой ерундой в день своей свадьбы. То, что немощь в любой момент может свалить старуху Титанезию, взваливая на его плечи дела всего клана, не было убедительным основанием — это ожидание зудит в воздухе равномерно последний десяток лет, и никто не может знать, когда наступит час упокоения Стальной Главы, а Тибериус до сих пор не особо интересовался делами вне драконария. Но вопрос не был задан, и Тиберий ничего не сказал.

Всем и так ясно: дева полностью отдана заботе о драконах и их потомстве, и житейские заботы её мало волнуют. Она хорошая нянька вермлингам, но какая из неё жена? При всём уважении, которое родилось к Сольвейг в груди Дугала в ночь спасения сына его друга и не было полностью уничтожено обвинением ведьмы в том, что ритуал покалечил его собственного ребёнка, Тибериус не может относиться к чудаковатой пророчице из МакФасти с Тайри как к невесте и будущей жене. Несмотря на её добрые качества, несмотря на совершенно безумный поступок, когда она бросилась спасать Дугала от несущего погибель дракона его брата. А кто бы смог? Двадцать шесть лет, девица не замужем и целыми днями сидит на драконьей кладке. И дело, на самом деле, не столько в ней, сколько в том, что Дугал давно не любил или едва ли сможет полюбить снова. В действительности мужчина испытывает не равнодушие, а жалость, и сожаление о том, что будущее клана всё же стоит этой жертвы.

* * *

Пока готовили зал, Тибериус коротал время с тренировочным мечом. Он, конечно, знал, как будет проходить церемония бракосочетания и был готов (втройне), а ради того, чтобы проводить время с гостями за пустыми беседами, ежедневную тренировку отменять не собирался. Рубашка собиралась складками на разгорячённых бицепсах и малую арену наполнял звон скрещенных лезвий. Когда бёдра начали гудеть от перемещения в стойке, а голова — от задыхающихся звуков фагота и тромбона разминающегося оркестра на одном из нижних этажей донжона, на площадку вышел Лаврус, второй церемониймейстер двора. Дугал кивнул другу и отошёл к стене. Лицо Лавра отражало всё беспокойство старшего наследника, а заодно всей его родни и остальных жителей цитадели. Тибериус же сохранял невозмутимый вид.

— Неужели кончилось вино и народу неймётся начать пирушку, чтобы было с чем продолжить? — звонко и весело спросил он.

— Распорядитель прибыл, все готовы. Титанезия сказала, что...

— Понял, понял. Дай мне десять минут переодеться.

* * *

— Она здесь с полудня. Вообще-то ты должен был быть с ней...

— Вообще-то, я как раз не должен с ней сегодня видеться.

— Вы даже не поговорите?..

Луинелла — главная сплетница, светская лисица и по совместительству троюродная сестра Тибериуса — изо всех сил изображает заботу, что для неё свойственно. Дугал обозревает с балкона главный двор и не спеша спускается по лестнице. На его плечах тяжёлый синий плащ с мехом чернобурки поверх торжественного костюма, палочка спрятана в креплении на внутренней стороне наруча. Во дворе собрался весь двор — то есть ближайшая родня Главы, проживающая в цитадели — это человек около тридцати из сотни проживающих на острове волшебников, не считая ещё полутора сотен, проживающих на остальных островах архипелага и бывающих на Барра ежедневно — и около полусотни их родственников и друзей из других кланов, родов и гостей из Министерства магии. Взгляд Дугала пробегается по первой линии лиц, окружающих буквой П центр двора, где будет проходить церемония. Вот, он видит высокую фигуру скандинавской ведьмы, кивает ей, спускается в гущу людей.

Отредактировано Tiberius MacFusty (13-11-2024 02:48:27)

Не смотреть на Сольвейг было невозможно. Не только потому, что её красный плащ так ярко выделял невесту среди всех присутствующих, но потому в действительности, что не в характере Дугала отводить глаза. Тем не менее, жених приближался неспешно, гордо расправив плечи, сперва к Ярлсаксе, устремив на неё взор желтовато-карих глаз. В старых легендах, которыми маги прошлого кормили простецов посте установления Статута, драконы были наделёнными чрезвычайным разумом созданиями, которые больше всего ценили золото. Они были настолько алчными, что селились в пещере самой большой горы возле людских городов и требовали с них плату. И если люди не отправляли дракону повозки, гружёные всем золотом королевства, дракон вылетал и каждую неделю съедал по девице. Сначала он съедал принцессу, потом самую красивую девушку королевства, затем — следующую, и так, пока люди не решались заплатить дань. Потом драконы вымерли, были истреблены рыцарями и героями. Но, видимо, не все, и один сейчас перед замершей толпой. Он принимает своё законное подношение, оборачиваясь к молодой вёльве, и подставляет грубую ладонь для её тонкой, почти прозрачной руки.

Лицо девушки в обрамлении серебристой, как утро, причёски, отдаёт в голубизну. Сизые тени залегли под глазами, оттого глаза, пронзительно-светлые, призрачно-потусторонние, словно бы устремлённые куда-то сквозь твою душу, сияют ярче. Тибериус видит Сольвейг такой впервые. Прежде при дневном свете её лицо всегда было измазано сажей, и волосы спутаны. Тряпки, которые она носила, скрывали фигуру и придавали деве вид бесполого отребья. Ночью же... той ночью Дугалу не было дела до лица колдуньи. Что он помнит — и тогда ещё щеки были в песке и грязи. Только эти глаза. Сейчас он замечает, как ей идёт жемчуг и дорогие ткани. Она в действительности выглядит как огранённый алмаз, оправленный в серебро и золото. Золото, оплаченное кровью.

С задних рядов слышатся нетерпеливые шепотки. Церемониальный служащий с нервным довольством начинает речь. Дугал легко, но крепко сжимает руку Сольвейг.

— Леди и джентльмены, мы собрались здесь ныне, чтобы отпраздновать союз двух верных сердец... — и далее по тексту, Тибериус помнит всё до единого слова и мог бы сказать за него. Он помнит улыбающееся румяное лицо Кирстан, ровно такое, как если бы она одержала победу на поле боя, выжила и нашла своих родных живыми. Он помнит блестящие глаза и смертельную бледность Савии, чёрный разлёт её бровей и торжественную строгость губ. И как она, когда пришло время отправиться в брачные покои, потеряла сознание, и он внёс её туда на руках...

Распорядитель заканчивает, и воцаряется сакральная тишина. Тиберию действительно следовало с девушкой поговорить. Но теперь у них будет время — позже. Он раскрывает сухие от мороза губы, из них вылетает облачко пара. Рука Сольвейг в его руке леденеет. Не зрением, но плечом Тибериус чувствует беспокойный взгляд наблюдающего церемонию бракосочетания сына. И сделать из него и новой хозяйки семью — тоже предстоит ему. Дугал крепче сжимает хрупкую ладонь тёплыми пальцами говорит уверенно и громко то, что должен сказать.

— Я, Тибериус Дугал из клана МакФасти, беру тебя, Ливию Сольвейг из клана МакФасти, в жёны и клянусь быть тебе верным мужем, другом и защитником. Я принимаю тебя под крышу моего дома и вверяю тебе своё сердце, тело и дух. Кровь моя станет твоей кровью, а твоя кровь станет моей кровью, и я никогда не покину тебя и не разобью твою веру, не стану враждовать против тебя и не позволю осквернять твои имя и честь. Мой дом — твой дом, и его не разорит враг, моё имение — твоё имение, и его не расхитит вор, мои добро и слава — добро и слава тебя и наших детей, и пусть нас соединит Огонь и Небо, и прибудет на нас благословение всех сил небесных и земных, драконов и кораблей.

Он глядит в глаза, отрешённые, как лёд замёрзшего озера, и пытается вложить в слова хотя бы ту долю тепла, которую может себе позволить вложить в них искренне. Если ему судьба оберегать эту бедовую девочку, сделав её своей женой, то так тому и быть. По крайне мере, он уже знает, на что она способна, и это не только кормление драконьих птенцов, но спасение жизни. Может быть, какой-то толк из этого будет.

Следующим шагом после слов распорядителя и обмена кольцами он разрежет своё и Ливии запястье и соединит их кровь, и лишь затем они станут мужем и женой.

Отредактировано Tiberius MacFusty (13-11-2024 02:46:47)

Глаза Ливии стали пустыми, стеклянными, а язык чуть ли не заплетался. Но она справилась. Дугал опускает взгляд на соединённые руки, под ресницами скрывая удовлетворение и одобрение. Он понимает, что Сольвейг вряд ли рада своему положению. Её тайна была раскрыта, и теперь придётся принять долю, которую она не желала видеть своей. Девушка была полностью довольна своей участью прежде, не искала иного. Но теперь, когда Тибериус надел на её палец кольцо... Теперь она стала его. И ему приятен этот дар. Хоть он так же не желал связывать себя семейными узами вновь и едва ли будет желанным супругом.

Но что-то происходит в тот момент, когда Лэйри подходит в своей шуршащей мантии, чтобы скрепить их брак кровью и прочесть заклинание на древнем кельтском языке. Лицо дочери валькирии становится ошарашенным, ногти впиваются в руку Дугала. И то, что она говорит не терпящим возражения тоном, вызывает у Титанезии яростный чёрный огонь в глазах, губы Главы стискиваются в узкую полоску.

Однако, Дугал верит вёльве. Он уже знаком с её силой, и не может сомневаться в правдивости её дара. Потому он поворачивается к лэйри Титанезии, тихо и убедительно говоря:

— Верьте ей.

Некогда думать, и некогда заботиться о том, как он потом оправдает самовольство. Да это Дугала особо никогда и не заботило. Он держится своей морали, представлений о справедливости и законе, чтобы там ни думал брат и те олухи, что верят ему, развесив уши. Мужчина отпускает руку молодой пророчицы, делает шаг назад и поворачивается к гостям, широко раскрывая руки:

— Дамы и господа! — звучный голос, радушная улыбка, нарочитый акцент, дающий понять своим, что всё это — постановка для приезжих с Великобритании. — Церемония продолжится в Великой зале Драгонхолла. Прошу последовать внутрь, наши артисты приготовили для вас небольшой сюрприз!

Пусть бабка сама позаботится о том, чтобы этот сюрприз был, и даст указку эльфам подавать на стол. Впрочем, если Ливия Соль права — а она права — скоро всем будет не до сюрприза. Всадник на драконе тут может быть только один. И это не наш дракон.

Идя первым, Дугал ведёт процессию из нескольких гостей из Министерства магии в двери цитадели, а Лаврус туда же заталкивает ничего не понимающего Распорядителя. Очнувшиеся от неожиданной смены экспозиции музыканты хватают свои инструменты и с удвоенной силой начинают дуть. Эльфы — носиться туда-сюда, только и виден след мгновенного появления и исчезновения под грохот возникающих на поверхности стола тарелок. Тибериус убеждается, что все министерские сотрудники вошли, и оборачивается в проходе. Он сошёл с ума.

Отредактировано Tiberius MacFusty (13-11-2024 02:46:29)

Их называли Кошмаром Пустыни и Кровавым Ужасом. Их боялись, проклинали и ненавидели. Каждый раз, когда на землю опускалась крылатая тень, а воздух разрезали оглушительный рев и вспышки пламени, жители песков бросали все свои дела, подхватывали детей и разбегались в разные стороны. Они знали – не будет ни пощады, ни милости, и, стоит им воспротивиться, на месте цветущего оазиса останется только выжженная земля и обгорелые трупы. Народ Драгонхолла с таким подходом еще не встречался. Выросшие бок о бок с драконами люди осознавали, как опасны крылатые ящеры, однако, вместе с тем, верили, что МакФасти защитят их и от острых когтей, и от летящего пламени. И ничему прошлый год их не научил. Как были слепцами, так и остались.

Может быть, к тому приложила руку Титанезия (наверняка приложила), может быть, внес свою лепту вечно спокойный жизнерадостный Дугал. Да и потерь тогда, признаться, было немного. Только стада, трава и постройки. Возможно, кто-нибудь зазевавшийся и сгорел в огне, но жертв в тот день Галлахер не планировал. Он хотел напомнить о себе, заставить старуху выйти и принять бой, но она трусливо забилась в дальнюю часть замка, послав вместо себя кого помоложе и посильнее. Дальновидно, разумно. Сука всегда была умной, расчетливой и прозорливой стервой. Знала, что брата и, уж тем более, названую сестру, ее непутевый внук тронуть не посмеет. Он сам не знал, а она… Она знала. Конечно же, все вокруг решили, что он сдался, пытаясь спасти свою шкуру, однако, на деле то была очередная ложь. Атаракс никогда бы не совладал с Глэдис и ее всадником. Он не был в бою ни разу, она – была не единожды. Его воспитали покорным, послушным, надежным. Ее вели инстинкты, среди которых первым значилась кровожадность. А еще… Атаракс уважал драконьих всадников и тех, кого знал. Глэдис – искренне ненавидела людей, вероятно, считая их презренными червями и вполне подходящей пищей. Дугал так ничего и не понял тогда и, едва ли, понял бы теперь, однако, сегодня цель Галлахера заключалась вовсе не в брате и даже не в Титанезии. Унося Сольвейг прочь от проклятого замка и церемонии, он искренне полагал, что спасает ее от участи пострашнее, чем смерть, изгнание и позор.

Захлопав могучими крыльями, драконица опустилась на выступающий каменный остов и, разжав лапу, небрежно бросила свою невесомую ношу, наблюдая за тем, как «добыча» скатывается на камни внизу и сворачивается в клубок. Глэдис помнила Сольвейг и знала ее запах, но сейчас, смешанный со свадебными благовониями и ароматами тяжелых тканей, он казался ей чуждым, и потому свирепая тварь терпеливо ждала момента, когда всадник, возящийся с седлом на ее спине (та еще новинка для пустынной дикарки) разрешит ей поджечь лежащий на земле комок плоти и сожрать его точно также, как она сожрала нескольких нерасторопных людишек на площади. Если присмотреться, в драконьей пасти даже осталась чья-то нога, застрявшая между зубами.

Галлахер, впрочем, команды «Жги» отдавать не стал. Выпустив поводья и вытащив из седельной сумки одеяло – этот МакФасти всегда был готов сорваться с места и отправиться в никуда – он подошел к верной чешуйчатой подруге и ласково похлопал ее по окровавленной морде.
- Tah’vhaiseahnn, a-Gladys. Это Сольвейг. Ты ее знаешь, и она не твоя еда, моя ненасытная девочка.
Драконица вытянула шею, принюхалась и потряслась, разбрасывая в стороны снежные хлопья, перемешанные с некогда горячей кровью. Тонкие струйки дыма вырвались из ноздрей, а пасть открылась, обнажая огненное нутро.
- Нет, я сказал! Tah’vhaiseahnn!
Повысить голос Галлахеру все же пришлось. Обычно он не имел привычки орать на драконов – это все равно было бесполезно – но Глэдис была особенной и в нем признавала лишь силу, во всех остальных случаях предпочитая делать вид, будто это МакФасти ее питомец, а не она его.
- Зачем? Ты спрашиваешь меня зачем? Как тебе ответить? Как обычно или как есть? Или сама догадаешься?

Галлахер подошел к Сольвейг ближе, но в шаге от нее остановился, предпочтя бросить одеяло рядом и дать сестре возможность решать и выбирать самостоятельно. Ее мученическое выражение лица, слезы, застывшие в глазах, трясущиеся руки и дрожащие губы будили в нем нехорошие, темные чувства, вызванные, правда, не столько злостью, сколько беспомощностью. Галлахер не знал, что делать с плачущей женщиной, а утешать решительно не умел. Изнутри его грызло желание протянуть провидице руку и помочь ей подняться на ноги, но следом за ним крался предательский страх оказаться отвергнутым. Соль – его Соль – не знала его таким. Она помнила совсем другого Галлахера: обиженного, влюбленного, разочарованного пацана, а теперь перед ней стоял жестокий равнодушный мужчина, позабывший обо всем светлом, что в его жизни было. Ушедший из дома Галлахер жаждал справедливости и прощения, вернувшийся хотел только мести и нес на крыльях верного дракона исключительно смерть. Наверно он и не мог спасти Сольвейг, но отчего-то решил иначе.

Не нашедшие себе места и применения руки опустились и зацепились пальцами за массивные пряжки.
- Зачем… Затем, чтобы досадить брату, который решил получить то, что ему не принадлежит. Затем, чтобы разрушить планы Титанезии. Затем, чтобы было так, как решил я сам. Наконец, затем, чтобы ты не доставалась этой зарвавшейся старой суке и не превратилась в пешку на ее игральной доске. Дугал – слабак. Но ты не такая! И ты заслуживаешь лучшей жизни, чем быть женой человека, не способного сделать хоть что-нибудь поперек словам бабки. Что она тебе запретила? Что она сказала? Что ты больше никогда не поднимешься в небо? Что она не пустит тебя к драконам? Или что, сказав нет, ты станешь изгнанницей? Знаешь, ничего страшного в этом нет. Жизнь не кончается за пределами Островов, и твоя жизнь может быть гораздо насыщеннее и шире. Если только будет свободной. А эти люди – если ты вдруг печешься о мертвых – не стоят даже того, чтобы помнить о них.
Галлахер презрительно фыркнул и выдержал паузу, позволяя Сольвейг ответить себе. Хотя бы попытаться найти слова для него.

Смотреть на Сольвейг было больно. Растрепанная, полуголая, в порванном белом платье, перепачканном в крови и земле, босая, чумазая, с красными глазами и следами от слез на впалых щеках, она выглядела несчастной девочкой, похищенной чудовищем, и Галлахер, сам того не желая, ощущал себя монстром, что посмел надругаться над самым дорогим, что у него было; над тем единственным, что еще у него оставалось. Этот монстр говорил циничные злые слова, но правда, как и всегда, была совершенно иной: МакФасти до одури боялся лишиться Соль и остаться в одиночестве снова. Он так стремился в родные края, так надеялся, что, вернувшись, найдет наконец семью, но, ступив на стылую землю, обнаружил, что никакой семьи больше нет, и что его любимая нежная сестра теперь не принадлежит ему, но вынуждена принимать продиктованные бабкой условия. Ради Сольвейг Галлахер спалил бы Драгонхолл ко всем чертям, и единственным, что удерживало его от такого решения, было вовсе не милосердие или жалость, но понимание: сестра не простит ему подобной выходки никогда, и потеряет он куда больше, чем обретет.

МакФасти пренебрежительно цыкнул и покачал головой.
- Значит, я прав, - припечатал он, услышав ровно половину признаний и откровений Соль, - Старая полоумная сука решила тебя наказать. Отобрать у тебя твоего дракона. Лишить тебя права летать и заниматься любимым делом, где ты не только хороша для самой себя, но еще и полезна. На это бабке тоже глубоко наплевать. Наплевать на всех и вся, кроме самой себя и собственной власти, за которую она так боится. Сколько еще это будет продолжаться? Скольких еще она выбросит из семьи, как когда-то выбросила меня или Рэйгара? Сколько еще судеб перемелется в этих жерновах? – Она достаточно поглумилась над нашей семьей, чтобы уже наконец сдохнуть, и, если я могу примириться со всем тем злом, что она причинила мне, сделать то же самое еще и с тобой я ей не позволю!

Галлахер негодующе фыркнул и выплюнул собственную ярость себе под ноги. Что он еще должен был сказать? Что Сольвейг была права? Что все они знатно обосрались, когда послушались бабку и подчинились ее желаниям? Что сам он был малолетним дураком, не видящим дальше своего носа? Что он сожалеет и об убийстве Кирстан, и о падении Анрэя, и о собственном бегстве? Или, может быть, что он готов протянуть руку брату и забыть о нанесенных обидах, но только не первым, потому что для действительного прощения слишком обижен, слишком зол и слишком горд? Сольвейг всегда зрила в корень, и теперь, как и десятки раз до того, была абсолютно права: он загнал себя в тупик, из которого выход может быть только один – смерть. Не столь уже важно, чья именно.

- Это место отлично подходит и для изгнанника, и для убийцы, - пространно согласился Галлахер, не видя смысла спорить с очевидными вещами, - для жизни оно не подходит, но для разговора вполне, и ты далеко не глупа, чтобы не понимать: Дугал и его свора скоро будут здесь, и здесь все и закончится, едва успев начаться. У нас еще есть небольшой шанс сбежать, но для этого нужно думать быстрее и прятаться лучше. Я могу устроить и то и другое, вот только мне нужен твой ответ, а я, кажется, уже знаю, каким он будет. Ты готова вернуться в лоно семьи и принять свое новое положение. Принять Дугала, Титанезию и те порядки, которые тебе же самой долгое время были ненавистны. Не имея ничего, ты получишь все, но заплатишь за это ту цену, которой оно не стоит. Я же так и останусь ни с чем. Все, что у меня есть, это мой дракон и две малолетних дочери, которые мне безразличны. Так что никогда больше не сравнивай меня с этим любимчиком Титанезии. У нас нет ничего общего, а если он и познал десятую долю моих потерь моими же стараниями, они ничему его не научили. Он был глупцом, а оказался послушным псом.

И это тоже было больно. Когда-то Галлахер надеялся, что брат одумается, поймет очевидное и займет его сторону, но этого так и не случилось. С каждым прожитом годом Дугал лишь сильнее убеждался в том, на сколько его младший брат отвратительный урод, и все глубже и глубже пропитывался речами Титанезии. От него теперь за километр разило ею, и, ощущая это, Галлахер сдался, оставив попытки вытащить Дугала из западни, в которую он сам себя и загнал. Теперь же туда стремилась и Сольвейг… МакФасти вздохнул и посмотрел в высокое небо, затянутое низкими снеговыми тучами.
- Это была бы очень соблазнительная перспектива, - со злой улыбкой на губах поддержал он слова названной сестры, - сжечь все дотла, уничтожить весь этот оплот равнодушия и на пепелище построить новый, отдав права тем, у кого их никогда не было. Прежде я мечтал бы об этом, но сейчас разрушение не доставит мне радости. Я больше не хочу быть Властелином Ничего. Я хочу забрать клан в свои руки, и хочу, чтобы в этом ты помогла мне, а не моему брату. Выходи за меня, и вместе мы все устроим. Объединим семьи, воздадим по заслугам каждому…

Галлахер прервался, ощущая тепло касаний. Соль хотела его успокоить. Хотела, чтобы он замолчал, но для этого требовалось куда больше, чем пара коротких прикосновений и хрупкая больная нежность. Девочка сделала много, переступая себя и превозмогая боль, но, как она и говорила, в этой семье ценили не жертвы, но завоеванные трофеи. МакФасти выждал, вслушиваясь в рокот волн под ногами, покосился на Глэдис, беспокойно поднявшую морду, и, мягко поцеловал Сольвейг в макушку, не касаясь губами кожи.
- Будет то, что ее не станет, - равнодушно закончил он, - Ее, ее сторонников, ее прихвостней. Всех тех, кто сейчас на ее стороне. После мы все исправим, хотя на это и понадобится определенный срок. Но вместе у нас будет больше возможностей. И меньше жертв, которые так сильно тебе не нравятся. Я не шучу, Сольвейг, выходи за меня. Закончим клятву, которую ты начала приносить моему брату. Магии безразлично, стоит рядом лэйри или свидетель клятв только небо.

Он оказался прав. Как был прав всякий раз, когда дело касалось чужих выборов, Титанезии и семьи. Сольвейг больше не стремилась к свободе и не собиралась никуда улетать, ища в лабиринте судеб те, другие пути, что точно так же могли стать ее. Она сделала выбор в пользу простой жизни, теплого ужина и сытого очага. В пользу слабого, безвольного и никчемного. В пользу того, вероятно, кого мечтала спасти. Что ж, его названая сестрица всегда любила спасать больных и помогать слабым, и то, что она теперь выбрала не его, говорило Галлахеру только о том, что он, по мнению Соль, в протянутой руке не нуждается. Во всяком случае, в ее руке, и в ее поддержке. Если вспомнить, именно так она и сказала: ты тяготишься мной. Простая фраза, конечно, означала совсем не то, но тот, кто жил обидами и слышал только себя, с легкостью превратил ее в: я тягочусь тобой. Впрочем, он и правда сделал достаточно, чтобы даже смотреть на него нежной Сольвейг было мучительно больно. Она любила людей, хотела спасать, защищать и беречь, и отказывалась признавать: заразу положено выжигать, чтобы она не затронула остальных.

Галлахер изогнул губы в кривой улыбке, посмотрел себе под ноги и, вновь сунув одну руку за пояс, невесело рассмеялся.
- Да, именно так я и сказал, - ядовито произнес он, - Ты готова вернуться в лоно семьи и принять свое новое положение. Готова выйти за Дугала… Пусть и не потому, что так хочешь послушаться чокнутую старуху, которая тебя же погубит, но потому, что веришь: ты сможешь все изменить, все исправить, не допустить катастрофы и уничтожения клана. Ты… Что ты, драконья нянька, знаешь о жизни, о власти, и о том, как спасти семью?! Ты думаешь, что твой дар тебе поможет и направит тебя? – Нет. Он заведет тебя в западню, в которой ты и останешься смиренно досматривать цветные картинки из своей головы. Мне лестно, что спасать ты собираешься моего братца – конечно, сам он себя никогда не спасет – но это лишь подтверждает мои слова: выбрать путь сильных ты не способна, а, значит, ровным счетом, ничего не изменишь, и все так и продолжит катиться туда, куда оно катится. Ты боишься крови. Боишься жертв. Боишься войны. Ты до последнего будешь цепляться за больной мир, каким бы скудным он ни был, но в итоге все равно убедишься, что я был прав, а ты нет. Что ж… Что бы ты не сказала, своего решения я не поменяю. С тобой или без тебя. Но, если ты хочешь знать, то я, как и ты, не вижу на месте Титанезии ни одного из нас, и разница наша в том, что, выбирая из дурных вариантов, я выбираю себя, а ты… моего братца. Потому, что бы ты не сказала, это уже не имеет значения. Ты уже от меня отреклась.

Галлахер зло скривился, пряча за яростью боль потери, и отвернулся, чтобы сестра не видела перемен на его лице. Соль всегда была проницательной. Всегда понимала больше, чем остальные и даже в нелестных своих утверждениях на его счет была абсолютно права, и МакФасти как никто это осознавал. Он не сумел уберечь возлюбленную ни от гнева бабки, ни от мучительной смерти в чужом краю; не смог стать надежной опорой и верным мужем для сильной ведьмы из далекой страны; не нашел способа спасти сына и таланта воспитать дочерей. Даже для брата, которого любил больше жизни, ему не достало ни ласки, ни нежности, ни даже правдивых слов. Он вырос в обиде и насквозь пропитался ложью, чтобы в итоге срастись с той маской, которую сам на себя нацепил. Его место было там – в бескрайних песках, в одиночестве и забвении, и там бы ему и остаться, но… Судьба, похоже, имела совершенно другие планы, а все они покорно следовали по тому, что кто-то другой предначертал для них. Порой Галлахер смотрел на это смиренно, порой считал себя Творцом своей жизни, но куда как чаще пребывал в глубоких сомнениях и выбирал худшие варианты, чтобы идти по тернистому пути и гордо нести терновый венок обреченного, униженного и отлученного ни за что. Он упивался своим горем, и в этом Сольвейг тоже была права. Подари она Галлахеру счастье, он отыскал бы десяток поводов для новых обид и мук. Теперь же и искать было нечего – все лежало как на открытой ладони.

МакФасти поднял глаза и бросил взгляд на уходящую от него сестру. «Вот, значит, что ты выбрала», - разочарованно подумал он, хотя уже знал ответ, - «Что же, я покажу тебе, на сколько сильно ты заблуждаешься, и как ошибаешься. Пусть тебе тоже будет больно».
Не говоря больше ни слова, Галлахер ловко вскочил в седло Глэдис и натянул поводья.
- R'mahnn! – скомандовал он, и, лишь когда драконица поднялась на лапы, намереваясь расправить крылья, обернулся на Сольвейг, что теперь казалась ему никчемной, жалкой и такой же слабой, как Дугал.
- Смотри и наслаждайся, - громко, чтобы девушка точно разобрала слова, бросил он ей, - Я покажу тебе, чего стоит твой выбор! R'mahnn!

Глэдис тряхнула мордой, оттолкнулась от земли и поднялась в небо, где ее и ее всадника искали рассвирепевший Дугал и его верный дракон. Как и Галлахер, любимец Титанезии был совсем не против принести свое правосудие, но младший брат снова опередил его, встретив сурового зверя огромным огненным шаром. Приказывать Глэдис атаковать МакФасти и не пришлось – порой она понимала его желания без слов.

Отредактировано Thaddeus MacFusty (30-10-2024 16:45:31)

Галлахер любил повторять – не для кого, конечно, но для самого себя – я десятки раз бывал в драконьих поединках и выходил из них победителем, однако, на деле, он справлялся либо с волшебниками, пытавшимися дотянуться до них с земли, либо с дикими драконами, пытавшимися изгнать из своих угодий свирепого чужака. Кровожадные, агрессивные, неуправляемые они готовы были разорвать Глэдис и сожрать ее всадника, но вместе человек и дракон научились справляться с ними, даже когда их становилось больше, чем два. Там, где не помогала свирепая хищная злость, выручали подлость и хитрость, коими МакФасти был наделен с избытком, но сейчас, когда в погоню за ним отправились Атаракс и Дугал, полагаться на прошлый опыт не стоило. Эта битва должна была оказаться совсем иной, и, если что и могло помочь Галлахеру, так это собственная безжалостность и хладнокровие состоявшегося убийцы. Поднимаясь в воздух, он знал, что не пожалеет ни брата, ни себя, ни драконов. Какая разница, сколько будет в итоге жертв? Какая разница, победит он или же проиграет? Ради чего ему эта победа? А поражение?

Порой Галлахеру отчаянно хотелось послать все к драконьей матери, покориться судьбе и сдаться. Сделать что-то такое, что никто от него не ожидал бы и положить уже конец этому раздору и затянувшейся вражде. Если бы только он знал, что Дугал наверняка сядет на место Титанезии и станет годным правителем, он исчез бы из жизни семьи, предпочитая тратить собственные годы на выпивку, дешевых шлюх и чужие страны. Он был бы спокоен за тех, кого любил, и кем дорожил, но теперь беспомощность братца, его неумение и неготовность бороться за свое место и за свою же жизнь, вынуждали Галлахера подняться в воздух и напомнить Дугалу: ты – дьявол тебя дери – слаб и смертен, стань мужчиной уже наконец! Возьми в руки клинок. Уничтожь меня. Уничтожь Титанезию. Восстанови семью! Чтобы добро взялось за кулаки, кто-то другой должен был обратиться во зло, потому как клинок можно закалить в пламени, но испытать – только в битве.

Огненный шар, выдохнутый Глэдис, распорол ледяной воздух и разрезал толщу облаков, впуская черного ящера на встречу врагу. Не стоило и предполагать, что первый же удар угодит точно в цель. Окажись это так, Галлахер сильно разочаровался бы в братце, но тот, к собственному же счастью, успел увернуться и ответить огненной полосой, в которую обидчик и захватчик влетел на всей скорости. МакФасти знал: ему ничего не будет. От основного напора его закроет разъяренная морда Глэдис, а боковые потоки разрежут ее же крылья и гуляющий в облаках ветер. В первый раз этот трюк был жестом отчаяния, во второй – тренировкой, и вот теперь – угрозой. Едва ли, Дугал ожидал от никчемного младшего брата подобной прыти. Он, бабкин любимчик, привык считать себя самым достойным и самым лучшим, но эта сладкая ложь была точно таким же обманом, хотя и отдавала патокой.

Галлахер натянул поводья, перевернулся в воздухе и описал полукруг, заходя с другой стороны. Теперь они с братом могли друг другу видеть: ярость против насмешливости, порядок против хаоса. Невольно Галлахер улыбнулся. Ему хотелось бы встретиться с Дугалом на земле и в мире, поговорить о жизни, обсудить то, что еще соединяло их, однако, теперь для этого было слишком поздно. Он обещал Сольвейг зрелище, что ж, не ему теперь и отступаться от своих слов.

- Ta'theinn! Laighrrach! Ta'theinn!
Выпустив огромный огненный шар, уязвленная драконица устремилась вниз, снова плюнула пламенем и, пока шары разрывались, наполняя воздух сгустками огня, искрами и дымом, устремилась резко вверх, целясь противнику в глотку. Тот, впрочем, вновь ускользнул, и когти лишь слегка распороли шкуру. Глэдис яростно завопила, ощущая могучий укус и со всей силы махнула хвостом, что прошел лишь в паре дюймов от головы Дугала и едва не выбил его из седла.

- R'mahnn! R'mahnn!
Направив драконицу вверх, Галлахер резко натянул поводья, заставляя огромную тушу резко развернуться и вновь устремился на врага, встречая огонь из глотки Атаракса огненным шаром Глэдис.

- R'mahnn!
Взрыв должен был выйти мощным, и шанс выжить оставался только один – уйти с траектории.

Отредактировано Thaddeus MacFusty (09-11-2024 16:48:46)

Это было похоже на смертоносный танец-импровизацию. Точно давние партнёры, умевшие угадать не только выверенные па, но одни лишь желания и намерения друг друга, они кружили в небе, закрывая огромными крыльями тусклый ореол холодного зимнего солнца, и то сходились, пыша жаром страсти, то разлетелись вновь, награждая противника пламенными взорами и теми чувствами, что, вырываясь наружу, жгли не слабее огня. В этом танце не было ни ведомого, ни ведущего, но жило и цвело всё то, что там, на земле, осталось невысказанным и неозвученным: любовь, ненависть, страх, отчаяние, ярость, обида, боль. Без слов Дугал и Галлахер говорили куда как больше, но даже этих последних немых аккордов не слышали, не желая ни принимать, ни сдаваться. Старший из братьев был слеп, младший – неисправимо горд и невозможно самолюбив. Сколько бы он не думал о том, что готов принести себя в жертву, даже жертвенность его отдавала свирепой гордыней и не освобождала от мук, но унижала и заставляла ощущать себя законченным дураком.

С земли их с Дугалом поединок наверняка выглядел завораживающе, если не сказать жутко. Когда был ребенком, Галлахер любил наблюдать за тем, как другие всадники проходят свои испытания, или за тем, как его старший брат в шутку соревнуется с Логаном или с самой Титанезией, когда бабка еще не страшилась подниматься в небо самостоятельно и демонстрировать свою силу, сидя верхом на спине дракона. В ту пору Галлахер ее уважал и восхищался ею, теперь – ненавидел и откровенно презирал. Ей, несгибаемой ведьме, выкованной из самого прочного сплава, стоило бы уйти на пике могущества и не превращаться в ничтожество, однако, отступиться она не сумела и теперь играла по другим правилам, держась не за счет величия и таланта, но за счет чужой слабости и разобщенности. Сольвейг была права, Титанезия разделила их, чтобы они не были для нее угрозой, и каждый из них в итоге послушался, оказавшись там, где оказался. Они с Дугалом нашлись в бескрайнем седом от снеговых туч небе.

Уже тогда, в самом начале схватки, Галлахер понимал, что не убьет брата. Снова. Просто не сможет заставить себя выкрикнуть последнюю команду и наблюдать за тем, как Глэдис сжигает Дугала в пламени или треплет в крепких могучих лапах. Это было выше его сил и ниже даже самых темных желаний. Позднее МакФасти убедит себя в благородстве и станет утверждать, будто оставил братца живым в насмешку, но внутри себя всегда будет знать: это его слабость, и его Судьба – вечно бороться с Дугалом и отчаянно, всем сердцем, страшиться случайности, после которой возврата уже не будет. Он не простит себе эту смерть и никогда не смирится с ней. Победа была Галлахеру не нужна.

А ведь он мог бы… Мог бы справиться с братом… Потому что Глэдис была сильнее и больше. Потому что сам он имел необходимый опыт и, как всегда в битве, мыслил холодно и ясно. Его не охватывал азарт и не пленяла ярость. Все, что было, это театральные эффекты для единственной зрительницы, оставшейся где-то внизу, да и то не в качестве чего-то определяющего.

Когда Дугал вспоминает о магии, брат отвечает ему новым огненным шаром и мастерски уходит с траектории, переворачиваясь в воздухе и оказываясь вниз головой. Это нужно, чтобы стряхнуть наброшенное волшебное лассо и не попасться на глупую уловку. Это не сложно. Все это он уже делал, а как поступить дальше Глэдис знает сама. Яростной и неукротимой кроваво-красной тушей она вновь бросается на Атаракса, распарывая собственное же пламя, проходит ровно под ним и цепляет когтями чуть более мягкое брюхо.

Как и брат, Галлахер предпочел бы справиться с упряжью и сбросить всадника в воду, но вот это уже гораздо сложнее. Кто они? – Маленькие песчинки на огромном ящере. Прижмись покрепче – никто и не заметит тебя за костяными наростами и размахом крыльев. МакФасти вновь заставляет драконицу перевернуться и возвращается в прежнее положение – прямо напротив Дугала. Натягивает повод, уходя в сторону от заклятия. В самый последний момент, чтобы братец не успел четко установить цель. Слышит шелест прорезавшей воздух молнии. Видит яркую вспышку, чтобы ослепнуть, как несколько мгновений назад едва не ослепла Глэдис. Это хорошая тактика, если только ты никогда не летал под палящим солнце Пустыни, где блестит каждая песчинка, и даже барханы норовят выжечь тебе глаза. Галлахер ко многому успел привыкнуть, и то, что могло остановить и испугать кого-то другого, для него давно уже стало чем-то обыденным и простым. Как и для его драконицы. Глэдис знала, что значит боль. Атаракс – не знал. Потому, когда его зубы сошлись на крепкой длинной шее, Кровавый Ужас выбрала не защиту, но нападение. Разорви врага, и он отпустит тебя. Крепкие когти полоснули хебрида по прочной коже со скоростью, казалось, не свойственной более крупной твари, а потом еще и еще. На мгновение Глэдис почти обняла своего противника, но, когда отпустила, в лицо ее всаднику ударил острый запах драконьей крови, а несколько крупных капель угодили прямо в лицо.

- 'Dunnstrach eh-e'vhall' a-Gladys! – хвалит Галлахер Дочу и хлопает рукой по спине.

Это не радость, просто похвала для той, что ее заслужила. Глэдис не человек. Глэдис не мыслит разносторонне и не беспокоится о том, что враг, поверженным, быть может, рухнет. Ее бы точно это вполне устроило и, прежде, чем всадник успевает скомандовать, кровожадная драконица уже несется за пытающимся ускользнуть от нее Атараксом и целит в спину могучего всадника. Ей ничего не стоит выдернуть Дугала из седла, но в последний момент Галлахер успевает натянуть поводья и забрать в сторону, и лапа Глэдис лишь царапает мужчине плечо. Впрочем, учитывая, что Глэдис – дракон, когти ее что заточенные кривые клинки.

Отредактировано Thaddeus MacFusty (12-11-2024 11:07:41)

Глэдис недовольна. Глэдис яростно кричит, выпуская из ноздрей струи обжигающего дыма, клацает зубами и скалится, обернувшись ко всаднику. Ей не нравится отступать, когда победа так близко. Её инстинкты кричат о последнем ударе, требуют развернуться и выдохнуть пламя прямо в морду зарвавшегося чужака и в лицо человеку, сидящему на нём, но Галлахер, лишь накручивает повод на руку и сильнее его сжимает, заставляя драконицу сворачивать и уходить от огненного потока в сторону.

- Nach err thù peassahn gu-tur!? – спрашивает мужчина не столько словами, сколько поводьями и ударами пяток. Для рассвирепевшей драконицы он – ничто, и удары его, что тычки пальцем для человека, но Галлахер знает, куда нужно надавить, чтобы Доча это почувствовала. Правая рука отпускает повод и стискивает костяной нарост на позвоночнике возле шеи, с силой теня его на себя, - Dhyrr-mahnn, a-Gladys!! Нет, я тебе сказал!

Глэдис нужно время, чтобы успокоиться и сбросить ярость, Галлахеру – чтобы собраться с мыслями. В его силах остановить бой и оставить всё так, как есть, но там, внутри, ещё горят слова Сольвейг, а язык жжёт собственное же обещание устроить настоящее зрелище, точно прошлого нежной провидице было мало. Она не любит, когда проливается кровь, что ж, значит, вернуть её окровавленного почти что мужа не такая уж и плохая мысль. Пусть наслаждается, залечивая раны, а, глядя на шрамы, вспоминает: всё это из-за неё и ради того, что она отказалась принять.

Описав широкую дугу, МакФасти вновь возвращается к брату. За толщей облаков и острыми гребнями скал его практически и не видно, но Глэдис чует собрата и горячую алую кровь, а Галлахер различает, откуда несётся эхом драконий вопль. Атаракс зовёт своих братьев. Дугал не знает этих слов – ему не приходилось их слышать – но вот изгнанник, живший среди диких ящеров, очень хорошо знает, что это означает, как понимает и то, что те, кто услышит, откликнутся и придут. У хебридов здесь своя стая. Это их территория, их земля, и они с Глэдис на ней чужаки, которых нужно прогнать.

Он справится с Атараксом. С Атараксом и стаей – нет.
- K'loss!– приказывает МакФасти, ощущая, как напряглась его верная драконица, - Это не наш бой. С нашим мы покончить успеем.

Они и правда задержались непозволительно долго. Драконьи битвы – это не красивые поединки ради славы и пафосных сцен. Это жестокие яростные миги, буйство стихий и чувств, чаще всего, смертельные и для участников, и для зрителей, им же на сегодня хватит уже смертей. Кроме, пожалуй, одной.

Пользуясь тем, что противник отвлекся, Галлахер поднимается выше и стрелой несётся вниз на Дугала, отправляя в цель один огненный шар и следом за ним – второй. Гигантская алая туша переворачивается, бьёт Атаракса когтями в уязвимые перепонки крыла и цепляет зубами крупную кость, норовя её раздробить. Лишь чудом хебрид вырывается, и уже Галлахеру приходится достать палочку, чтобы выставить магический щит и спастись от атакующего заклятия. Дугал ещё сражается, но эту битву он уже проиграл. Глэдис взмахивает хвостом, заставляя всадника пригнуться в седле, раскрывает пасть, пыша жаром, и… с громким клацаньем захлопывает её возле лица врага, вынужденная вновь подчиниться приказу своего неразумного всадника, что смотрит на брата прямо с неприкрытой тоской в глазах.

- Zogh krište u-dunn'e vhalla, - хвалит Дочу МакФасти, - Laighrrach!

Огромные кожистые крылья со свистом вспарывают воздух над головой любимчика Титанезии, и Глэдис устремляется сперва вниз, а потом вперёд, чтобы потеряться среди высоких скал и многочисленных фьордов.

Галлахер не знает, что на зов Атаракса откликнется только один дракон; не видит, как братец кидается к Сольвейг, и как та радостно встречает его живым, не понимая, что спасла его вовсе не доблесть; не слышит признаний и обещаний Дугала. Его Судьба вновь уходить в неизвестность и оставаться в одиночестве, и дери его все драконьи Боги, если в этот раз виноват не он сам. Он, стремящийся к лучшему, но несущий лишь хаос, разруху и смерть. В том числе, и самому себе.

Отредактировано Thaddeus MacFusty (16-11-2024 02:25:32)

Поначалу Дугалу кажется, что ему в самом деле везёт. Даже не так: что он одолевает врага, благодаря упорству и благородству своего порыва, заставляет Галлахера и его драконицу "опустить руки". Но бой идёт, и становится ясно, что силы равны. И дальше, как внезапно открывшаяся под ногами пропасть в ночном кошмаре, осознанию открывается мысль: Гал мог убить его уже раза два, если бы захотел. Но он не стал, он отступил. Лицо Дугала становится красным, как он полагает, он негодования. Однако рефлексировать некогда.

Хуже Атараксу. С повреждёнными крыльями он с большой охотой опускается к площадке, выступающей из скалы. Кости исцарапаны, надорваны во многих местах перепонки, и видно, что каждый взмах даётся хебриду с болью. Ему необходимо лечение, но Тибериус видит Ливию и не может ни о чём больше думать. Она в одной сорочке, платье порвано и валяется рядом. Что, чёрт возьми, здесь происходит?! Девушка шагает к краю, и — Дугал вовремя успевает схватить её поперёк талии.

Он спешивается тут же, прижимает напуганную невесту к себе, и уж чего не ожидает, так это что девица начнёт отбиваться. Она не в себе. Что Гал с ней сделал?! Одно и оставалось, что завернуть её в изорванный когтями огненного шара плащ и усадить с собой на Атаракса.

— Потерпи немного, дружок. Дома мы залечим твои раны.

* * *

Возможно, это было жёстко, и даже Титанезия не ожидала такого от внука. Едва сойдя с дракона и вверив его работникам Заповедника, Дугал несёт невесту в залу. Там до сих пор сидят люди, и те, кто уцелел, пытаются помочь раненым, целый импровизированный госпиталь. Дугал ставит Сольвейг на ноги, шепча на ухо:

— Я понимаю, всё понимаю. Соберись на минуту, и дальше будешь отдыхать, целитель поможет.

Он поправляет плащ на её плечах и обращается к перешёптывающимся членам клана:

— Дамы и господа, произошла беда. Но беда не должна властвовать над нами и парализовать нашу жизнь. Пока мы нужны клану и драконам, мы будем стоять на том, что для нас священно. Позвольте мне продолжить обряд.

Под недоумённым взглядом Распорядителя к Тибериусу и Ливии подходит Стальная Лейри. Она снова достаёт церемониальный нож и на это раз уверенно и жёстко вцепляется пальцами сначала в руку Дугала, потом Сольвейг, и поочерёдно взрезает запястья. Когда клятвы произнесены, бабушка говорит наследнику сквозь зубы:

— Иди совершай таинство.

Как будто он что-то сделал ей поперёк. Тут впору бы задуматься, но Тиберий устал, замёрз, он действительно больше всего хочет удалиться в свои покои. Но с ним девчонка, которая теперь его жена. Ей нужен целитель.

Дугал кивает колдомедику Двора, приглашая за собой, и отпускает его от постели, куда укладывает Ливию, совсем-совсем не сразу.

Отредактировано Tiberius MacFusty (18-12-2024 23:19:05)